20

проговорила Оля, не открывая глаз, — сегодня я могла бы маму с папой увидеть…

Саша с трудом проглотил комок, как колючий еж, застрявший в горле:

— Я… я не знаю, что ответить.

— Саша, зло возвращается злом. — Оля так и не открывала глаз.

— Я не делаю зла. Я живу, — тихо ответил он. Не столько ей, сколько себе самому.

— Значит, твоя жизнь — зло, — спокойно пояснила она. Так маленьким детям втолковывают, что такое хорошо, а что такое плохо.

Саша упрямо молчал. Оля всетаки открыла глаза и смотрела на него так, будто жалела. Его. И себя. И такую теперь лишнюю фату.

— Оля, мне так стыдно. Прости меня, — опустил он виновато голову.

— Тсс, милый, — погладила она его по волосам. — Я же знала, кто ты. Просто я люблю тебя так — больше жизни.

Саша опустил голову еще ниже, чтобы скрыть подступившие слезы. Он легонько и нежно коснулся губами запястья любимой.

— Оленька моя, Оленька, — бормотал он, уже не скрывая слез, — будь со мной.

Она обнимала его все крепче, стараясь стать еще ближе, ближе:

— Муж мой, любимый мой… — И, уже после: — Боже мой… Люблю, люблю…

* * * * *

В своем собственном лубянском кабинете Игорь Леонидович Введенский выглядел более уверенным, чем на совещании у генерала Хохлова. Здесь он был царь и бог. У него даже проявились яркие индивидуальные черты: волевая складка над переносицей, уверенные жесты и даже металл в голосе.

Зато троих его сотрудников словно размножили на ксероксе. Очевидно, это такая профессиональная черта кадровых чекистов — уметь всегда и везде выглядеть в соответствии с исполняемой ролью. Высокого артистизма профессия.

Демонстративно прикалывая кнопками фотографии бригады Белова к стенду, Игорь Леонидович расположил снимки так, что получилось нечто вроде креста. Символ, однако!

— Вот они все тут, голубчики. — Введенский довольно оглядел композицию.

Вернувшись к столу, он продолжил оперативку:

— Итак, ситуация вокруг «КурсИнВеста» чревата большой кровью. Мы будем наблюдать за конфликтом, пока не наступит критическая точка. Тогда мы вмешаемся. И Белов ляжет под нас, — сказал, как отрубил, он. — Или в могилу. Задача ясна?

— Так точно, — хором ответили рядовые невидимого фронта…

«Начинается посадка на самолет рейса двадцать три семнадцать до Симферополя. Повторяю…» — голос дикторши разносился под сводами зала ожидания аэропорта «Внуково».

Возле выхода на посадку, с дорожными сумками в руках, стояли Саша с Филом. Рядом с ними — Космос, чуть в стороне хмурый Пчела и несколько бойцов.

— Ну все, братва, мы полетели. — Саша помахал всем сразу.

— Осторожнее здесь, — назидательно посоветовал Фил, легко забрасывая на плечо тяжеленную сумку.

Космос снисходительно похлопал его по плечу:

— Разберемся, не волнуйся.

— Космос, береги себя, — поддел напоследок друга Саша. И обнял Пчелу: — Брат, прости меня. Я вчера обезумел совсем.

— В принципе, проехали, — пожал плечами Пчела и несколько вымученно улыбнулся. — Но я еще не отошел, если честно, — тем не менее добавил он.

Шутка ли — изрядно помятые бока и ссадина под глазом.

— Ты прав. Не держи зла, ладно? — И Саша крепко пожал ему руку.

Пчела едва заметно кивнул.

— Кос, живот прихватило, — подскочил к Космосу белобрысый Миха. — Я в туалет, потом сразу к машине.

— Давай, Мих.

Саша и Фил двинули на посадку.

— Фил, билеты у тебя? — полуобернувшись, спросил Саша.

— У меня, у меня, — успокоил его Фил, помахивая билетами. — Банзай! — махнул он Пчеле.

— Банзай! — вскинул руку повеселевший Пчела.

Слева от выхода из аэропорта Миха обнаружил работающий телефон. Поминутно оглядываясь, он быстро набрал номер:

— Але, это я. Облом… Слушай, я все сделал, не свезло… В аэропорту… Да не мог раньше. Он вылетает…

И тут чьято рука выхватила у него трубку. Это был Пчела. Он приложил трубку к уху, но услышал лишь гудки отбоя.

Миха с ужасом смотрел на пацанов, окруживших его. Он, конечно, не надеялся найти у них сочувствие. Но никогда не думал, что его будут так ненавидеть.

— Ошибся, тупоголовый, — смотрел на него в упор Белый. — Никуда я не вылетаю.

Часть 2 ВЕСНАЛЕТ0 1991 ГОДА

НАКАНУНЕ 

XII

Квартира была огромной. И, конечно, это впечатление создавали в первую очередь высоченные, в три с половиной метра, потолки. Окна выходили прямо на Яузу. А дальше открывался прямотаки открыточный вид на старую Москву. Меж двух крыш даже была видна звездочка на одной из кремлевских башен.

— Это самая большая комната? — оторвавшись от окна, спросила Олю бабушка.

— Ну да, гостиная, — равнодушно ответила Оля. — Бабуль, тебе цейлонский или бергамот?

— Цейлонский… — крикнула бабушка, перемещаясь в другую комнату.

На прикрытых мешковиной коробках лежало несколько сабель. Некоторые — в богато украшенных ножнах, другие — просто так, наголо.

— Кудряво живете, молодежь. — Елизавета Павловна осторожно потрогала острие одной из сабель. А потом, воровато оглянувшись на дверь, взяла в руку саблю, оказавшуюся легкой, и несколько раз молодцевато взмахнула ею над головой. Прямо красный командир в юбке. На пенсии.

— А здесь что будет? — вернулась она к мирной жизни.

— Не знаю, может, кабинет, — из кухни крикнула Оля.

— Кабинет?! — бабушкино удивление было безмерно. — Да детская, — решила она посвоему.

— Спальнято! Зачем такая огромная? — старушку здесь удивляло решительно все.

— Нормальная. Воздуха много… Иди, остынет, — умоляюще позвала ее Оля, которая