22

очень неудачный ракурс, да и общая композиция… Владимир Евгеньевич, вам надо опуститься ниже… А что если встать на колени?! — вдруг осенило его.

— Что?! — возмутился Каверин.

— Всего на одну минуту, Владимир Евгеньевич, на одну только минуточку! — взмолился фотограф.

Володя скривил разрисованное гримом лицо и нехотя согласился:

— Ладно, только быстро… И коньяку приготовьте!

Опершись руками о края ямы, Каверин опустился на колени. Фотограф метнулся к штативу, припал к камере и заверещал:

— Владимир Евгеньич, протез спрячьте вниз — вы же еще с рукой! И взгляд, пожалуйста, жестче и мужественней. Как у Брюса Уиллиса в «Твердом орешке». Вот так!.. Отлично!.. Абреки, больше жестокости! Дайте звериный оскал!.. Автоматы ближе!.. Так!

Один из бородачей с ухмылкой приставил к голове Каверина ствол автомата. «Узник», уставившись на него снизу вверх, сделал благороднонесгибаемое лицо. Одна за другой засверкали фотовспышки.

— Есть!.. Отлично! Снято! — радостно воскликнул фотограф.

Бородач тут же убрал автомат, протянул Каверину руку и вытащил его из ямы.

— Фу, замерз, черт, — раздраженно пробормотал «узник».

— Ничего, Владимир Евгеньевич, сейчас коньячку!.. — фотограф энергично замахал комуто рукой и, извинившись, убежал.

Осветители принялись шустро сматывать шнуры и раскладывать аппаратуру по кофрам. Абреки, переговариваясь и отклеивая на ходу фальшивые бороды, направились к автобусу.

К Каверину подлетела девушкагримерша с пластиковым стаканчиком коньяка. После того как Володя залпом проглотил коньяк, она стала снимать грим. Через четверть часа умытый и благоухающий Каверин поднялся к поджидавшему его у машины Введенскому.

— Чуть не околел, блин! — пожаловался Володя.

Игорь Леонидович сочувственно кивнул и протянул ему несколько листов машинописного текста.

— Владимир Евгеньевич, вот ваша героическая биография. Выучите, как «Отче наш».

Неспешно шагая к машине, Каверин рассеянно пробежал глазами по тексту.

— В принципе, это реальная история одного офицеравэвэшника, — пояснил Игорь Леонидович. — В январе он попал в плен под Курчалоем, потом его расстреляли.

— Курчалой? — оживился Каверин. — Я там на свадьбе гулял. У меня друзья там.

— Никаких свадеб, — категорично покачал головой Введенский. — Вы там сидели в яме. Забудьте о друзьях. Не упоминайте название их тейпов. И вообще, без нужды не детализируйте.

— Нет, Леонидыч, ну так тоже нельзя, — слегка куражась, возразил Володя. — Что значит «забудьте»? Я за эти годы Чечню вдоль и поперек изъездил, у меня там полно товарищей среди оочень уважаемых людей…

— Владимир Евгеньевич, нас не интересует реальность, — терпеливо разъяснил подполковник. — Если вы расскажете людям, чем занимались в действительности, вы не то что в Думу не попадете, вы на Колыму поедете. Но использовать ваш чеченский опыт в избирательной кампании мы обязаны.

Они подошли к машине, и Каверин уселся на заднее сиденье лимузина. Он то рассеянно смотрел на говорящего Введенского, то опускал глаза в текст своей новой биографии. При этом было совершенно непонятно — слушает ли он вообще то, что ему говорят. Игоря Леонидовича такая его манера прямотаки бесила, но он, стоя перед сидящим Володей, невозмутимо продолжал:

— Моя задача — провести вас в Думу. Ваша задача — помочь мне в этом. У вас крайне опасный конкурент. Давайте доверять друг другу и действовать согласованно. Завтра вы познакомитесь со своим — ужасное слово — имиджмейкером. Это крупный специалист и наш человек. Слушайтесь его во всем. Договорились?

Введенский умолк. Каверин в очередной раз поднял голову и взглянул на подполковника. Его каменное лицо не выражало ровным счетом ничего — ни раздумий, ни гнева, ни одобрения. Он лениво разлепил губы и сказал:

— А давай Белову язык отрежем, зажарим и съедим.

Он произнес эту фразу без всякой интонации — ровно, как робот.

От этих слов у невозмутимого Введенского пробежал по спине холодок. «Это что — шутка такая?..» — растерянно подумал он.

А Каверин, кашлянув, вновь, как ни в чем не бывало, углубился в изучение текста.

XX

В воскресенье днем друзья, как обычно, встретились в палате у Фила. Так повелось давно — с первых дней пребывания его в больнице. Поначалу, собираясь у постели Фила, Белов, Космос и Пчела каждый раз ждали хоть какихнибудь улучшений, но неделя проходила за неделей, а в состоянии их друга ровным счетом ничего не менялось.

Со временем визиты в больницу превратились в традицию, в некий обряд верности многолетней дружбе. Частенько случалось и так, что во время этих встреч обсуждались разные текущие дела, принимались важные решения, намечались новые планы. Это устраивало всех — получалось вроде того, что и Фил какимто образом продолжает участвовать в делах Бригады.

Вот и в это воскресенье, едва войдя в палату, Белый уселся в кресло и взялся просматривать стопку свежих газет. Развернув первую же, он сразу наткнулся на большое, чуть ли не в четверть полосы, фото Каверина. Его соперник, израненный и изможденный, с непоколебимомужественным лицом стоял в глубокой яме под автоматами боевиков.

Белов изумленнонасмешливо протянул:

— Ну емое!.. «Из чеченского плена — в думское кресло», — хохотнув, прочитал он название статьи и развел руками. — Какой плен, на хрен?! Тоже мне, жертва войны…

Пчела, расставляя на столике бокалы, мельком взглянул через его плечо и фыркнул возмущенно:

— Гонит, блин, как Троцкий…

Он достал из холодильника бутылку шампанского